Я взяла следующую вещь и невольно вздрогнула от отвращения. Некогда это было птичье перо, от которого теперь остался только высохший, надломленный в нескольких местах стержень и часть щетинок, слипшихся в грязно-коричневые шипы.
Аврелиус пожал плечами и покачал головой, изображая полное отсутствие идей, и я с облегчением выпустила перо из пальцев.
Оставался еще один предмет.
– Это… – начал Аврелиус и замолчал.
Я увидела клочок бумаги, криво оторванный от листа, с расплывшимся пятном в том месте, где некогда было написано слово.
– Я думаю… – Он запнулся. – То есть миссис Лав подумала… В общем, мы с ней вместе решили, что… – Он с надеждой взглянул на меня. – …Что тут написано мое имя… Его размыло дождем, – продолжил он, – но вот здесь… – Он подвел меня к окну и жестом предложил проверить бумагу на просвет. – Видишь, в начале что-то похожее на «а». А вот тут, в самом конце, вроде как «с». Конечно, за эти годы она поблекла, но если хорошенько вглядеться… Ты видишь буквы?
Я уставилась на пятно.
– Ты их видишь?
Я неопределенно качнула головой.
– Ага, ты увидела! Их не так уж трудно разглядеть, если ты знаешь, на что смотришь, верно?
Я продолжала смотреть, но его призрачные буквы оставались для меня неразличимыми.
– Вот почему миссис Лав остановилась на имени Аврелиус, – сказал он. – Хотя с таким же успехом это может быть Альфонс. – Он невесело усмехнулся. – Кроме этих вещей, там была еще только ложка. Впрочем, ее ты уже видела. – Он достал из кармана ложечку, которой я размешивала чай, когда мы с ним сидели верхом на каменных кошках у входа в Анджелфилд-Хаус.
– Есть еще сама сумка, – напомнила я. – Что вы скажете о ней?
– Сумка как сумка… – Он поднес ее к носу и втянул воздух. – Когда-то она пахла дымом, но запах давно выветрился. – Он передал сумку мне, и я в свою очередь приблизила ее к лицу. – Убедилась? Дымом уже не пахнет.
Он направился к печи, открыл дверцу и вытащил противень с золотистым печеньем, а затем наполнил чайник и поставил на поднос чашки с блюдцами, сахарницу, молочник и две тарелочки.
– Держи. – Он вручил мне поднос и распахнул дверь, ведущую в старую часть дома. Я увидела небольшую гостиную, уютные кресла и диван с цветастыми подушками. – Чувствуй себя как дома. Я сейчас принесу остальное.
Он уже мыл руки над кухонной раковиной и продолжал говорить, стоя ко мне спиной:
– Я быстро, вот только соберу эти вещи.
Я прошла в гостиную и села в кресло у камина, предоставив ему убирать на место свое бесценное, не поддающееся расшифровке наследство.
***
Когда я покидала его дом, у меня было такое чувство, будто я упустила что-то важное. Что-нибудь в словах Аврелиуса? Да, несомненно. Какая-то деталь или случайный намек, которые на секунду привлекли мое внимание, но тут же были смыты новой волной информации. Впрочем, сильно огорчаться не стоило. Я знала, что со временем все вспомню.
В этом лесу есть просторная поляна. Она занимает вершину холма, крутой склон которого порос мелким кустарником, а большие деревья вновь появляются лишь у его подножья и таким образом не мешают обзору. Усадьба отсюда видна как на ладони.
Здесь я и сделала остановку на обратном пути. Анджелфилд-Хаус – или, точнее, его останки – являл собой печальное зрелище. Большая темно-серая клякса на фоне пасмурного неба. Верхние этажи в левом крыле здания были обрушены. Первый этаж пока уцелел, как и проем парадного входа с ведущими к нему ступенями, но дверных створок уже не было. Погода в этот день не располагала к пребыванию под открытым небом, и я внутренне содрогнулась, представив себя на месте полуразрушенного дома. Даже каменные кошки его покинули. Хотелось верить, что они нашли себе неплохое пристанище. Правое крыло особняка пока оставалось незатронутым, однако, судя по расположению подъемного крана и экскаватора, его дни или даже часы были сочтены. Я поймала себя на мысли: «А есть ли нужда во всей этой тяжелой технике?» Казалось, дом и так потихоньку растворяется в дожде. Немногие еще стоявшие стены выглядели бутафорскими, словно были сделаны из папье-маше и могли растаять в любой момент, прямо у меня на глазах.
Фотоаппарат висел у меня на шее под плащом. Я извлекла его, сильно сомневаясь, что сделанный при такой погоде снимок сможет отобразить эфемерные контуры уходящего в небытие здания. Но попробовать стоило.
Наводя длиннофокусный объектив, я вдруг заметила у самого края рамки какое-то движение. Нет, это был не призрак. К усадьбе вернулись все те же дети. Они нашли что-то в высокой траве и, склонившись, увлеченно разглядывали этот предмет. Что там могло быть: ежик? Или змея? Заинтересовавшись, я подстроила резкость.
Кто-то из двоих сунул руку в траву и поднял находку. Ею оказалась желтая строительная каска. Со счастливой улыбкой мальчишка (теперь я увидела, что это был мальчик) скинул свою зюйдвестку и заменил ее каской, после чего встал по стойке «смирно» – грудь вперед, руки по швам, шея напряжена в попытке удержать на месте несоразмерно большой, норовящий сползти вбок или на глаза головной убор. И, как только он принял эту позу, произошло маленькое чудо. Солнечный луч нашел просвет в дождевых тучах и осветил мальчика в момент его торжества. Я щелкнула затвором фотоаппарата, запечатлев всю сцену: мальчик в каске, желтый знак «Посторонним вход воспрещен» над его левым плечом, а позади него справа – мрачные руины старого дома.
Солнце исчезло, и я поспешила спрятать фотоаппарат, предохраняя его от сырости. Когда я снова взглянула в ту сторону, дети, держась за руки, уже проходили изгиб аллеи и приближались к воротам усадьбы. Одинаково одетые, они шли в ногу, и края их длинных макинтошей развевались на ветру, так что издали казалось, будто они скользят над самой землей, готовые вот-вот подняться ввысь и улететь.
«ДЖЕН ЭЙР» И ПЛАМЯ ПЕЧИ
По возвращении в Йоркшир я так и не узнала причину моей кратковременной ссылки. Джудит приветствовала меня смущенной улыбкой. Серость этих дней проникла и под ее кожу, собралась в тенях под ее глазами. Она пошире раздвинула портьеры в моей комнате, открыв дополнительный доступ свету, но это мало что изменило.
– Проклятая погода! – в сердцах воскликнула она, и мне показалось, что ее терпение уже достигло предела.
Эти дни тянулись, как вечность. Ночная тьма сменялась сумерками, которые трудно было назвать днем; тяжелые тучи висели низко над землей; мы постепенно теряли чувство времени. Однажды мисс Винтер с опозданием явилась на очередную встречу в библиотеке. Она была очень бледна; глаза ее потемнели – я посчитала это следствием только что перенесенного очередного приступа.
– Я предлагаю сделать график наших свиданий более гибким, – сказала она, занимая свое обычное место в круге света.
– Как вам будет удобно, – сказала я.
Из разговора с доктором я знала о ее тяжелых бессонных ночах и научилась определять по ее виду, когда эффект от обезболивающего начинает ослабевать или когда оно еще не начало действовать в полную силу. Мы условились: впредь, вместо того чтобы каждое утро к девяти часам приходить в библиотеку, я буду ждать у себя в комнате стук в дверь как сигнал, что мисс Винтер готова к встрече.
В последующие дни стук раздавался между девятью и девятью. Потом мы стали встречаться позже. А когда доктор опять изменил дозировку, она стала звать меня рано утром, до при этом наши беседы стали менее продолжительными. Затем мы перешли к двум-трем встречам в день по ее усмотрению. Порой это происходило в периоды облегчения, и тогда рассказ мог быть долгим и обстоятельным. А иногда она звала меня непосредственно во время приступов, и тогда рассказывание историй играло роль анестезирующего средства.
Прекращение регулярных встреч в девять утра окончательно выбило меня из временного режима. Я выслушивала ее историю, я записывала ее историю, я видела ее историю во сне, а когда я просыпалась, ее история служила постоянным фоном для моих мыслей. Это было все равно что жить внутри книги. Я не вылезала из истории даже в моменты приема пищи, поскольку обычно ела приносимые Джудит блюда за столом в своей комнате, не отрываясь от записей. Овсяная каша означала, что сейчас утро; суп и салат означали середину дня, а бифштекс или мясной пирог – вечер. Помню, как однажды я озадачилась при виде тарелки с яичницей. Какое время суток она означала? Так это и не выяснив, я проглотила несколько кусочков и отодвинула тарелку в сторону.