***

«Вот и все»? Эти слова показались мне слишком уж сдержанным завершением истории о том, как мисс Винтер лишилась матери. Разумеется, она была невысокого мнения о материнских качествах Изабеллы, да и само слово «мать» было чуждым ее лексикону. Оно и не удивительно: из сказанного явствовало, что Изабелла не питала к своим дочерям никаких родительских чувств. Впрочем, кто я такая, чтобы судить о взаимоотношениях других людей с их матерями?

Закрыв блокнот, я поднялась со стула.

– Я вернусь через три дня, то есть в четверг, – напомнила я ей.

И вышла, оставив мисс Винтер наедине с ее черным волком.

КАБИНЕТ ДИККЕНСА

Я покончила со своими ежевечерними записями. Все мои двенадцать карандашей затупилась; пора было их очинить. Один за другим я вставляла карандаши в машинку для заточки. Если вертеть ее рукоятку медленно и плавно, можно получить извивающуюся стружку длиной от края стола до самого дна корзины для бумаг, но сегодня я слишком устала, и стружки то и дело обрывались на весу.

Я думала об истории и об ее персонажах. Миссиз и Джон-копун мне нравились. Чарли и Изабелла вызывали раздражение. Доктор и его жена, безусловно, руководствовались благородными мотивами, однако я подозревала, что их вмешательство в судьбу близняшек ни к чему хорошему не приведет.

Что касается близнецов, то тут я пребывала в растерянности. Я могла судить о них только со слов третьих лиц. Джон-копун считал, что они не умеют нормально разговаривать; Миссиз была уверена, что они не воспринимают прочих людей как полноценных живых существ; деревенские жители и вовсе полагали их сумасшедшими. При всем том я, как ни странно, не знала мнения о них самой рассказчицы. Мисс Винтер походила на источник света, освещающий все вокруг, кроме самого себя. Она была черной дырой в самом сердце повествования. Она говорила о своих героях в третьем лице и только в последнем эпизоде ввернула местоимение «мы», тогда как местоимение «я» до сих пор не прозвучало ни разу.

Если бы я спросила ее об этом, предугадать ответ было нетрудно: «Мисс Ли, у нас с вами есть договоренность». Я и прежде задавала ей вопросы, уточняя некоторые детали рассказа, и, хотя временами она снисходила до комментариев, чаще звучало напоминание о нашей первой встрече: «Никакого обмана. Никаких забеганий вперед. Никаких вопросов».

Посему я смирилась с тем, что мне еще долго придется строить догадки; однако в тот же самый вечер произошли события, несколько прояснившие ситуацию.

Прибравшись на письменном столе, я занималась укладкой чемодана, когда раздался стук в дверь. Я открыла ее и увидела перед собой Джудит.

– Мисс Винтер просила узнать, не уделите ли вы ей несколько минут прямо сейчас? – Я не сомневалась, что это был вежливый перевод куда более краткой команды: «Приведи сюда мисс Ли» или чего-нибудь в этом роде.

Я сложила последнюю блузку, поместила ее в чемодан и отравилась в библиотеку.

Мисс Винтер сидела на своем обычном месте, освещаемая пламенем камина, тогда как остальная часть библиотеки была погружена во мрак.

– Включить свет? – спросила я с порога.

– Нет, – донеслось из дальнего конца комнаты, и я двинулась туда по темному проходу между шкафами.

Ставни были открыты, и в зеркалах отражалось усеянное звездами ночное небо.

Добравшись до мисс Винтер, я застала ее в глубокой задумчивости. Тогда я села на стул и принялась наблюдать за отражением звезд в зеркалах. Так прошло полчаса; мисс Винтер размышляла, а я молча ждала.

Наконец она заговорила:

– Вы когда-нибудь видели картину, на которой изображен Диккенс в его рабочем кабинете? Художника, кажется, зовут Басе*. У меня где-то должна быть репродукция, потом найду ее для вас. Диккенс дремлет в отодвинутом от стола кресле; глаза его закрыты, бородатая голова склонена на грудь. На ногах его домашние тапочки. А вокруг него витают, подобно сигарному дыму, персонажи его книг: иные кружат над страницами раскрытой на столе рукописи, иные парят за его спиной, а иные спускаются вниз, словно рассчитывают прогуляться по полу, подобно живым людям. А почему бы и нет? Они выписаны теми же четкими линиями, что и сам автор, так почему бы им не быть столь же реальными? Во всяком случае, они более реальны, чем книги на полках, которые художник обозначил лишь небрежными, призрачными штрихами.

>> * Имеется в виду картина английского художника Роберта У. Басса «Сон Диккенса», написанная вскоре после смерти писателя в 1870 году.

Вы спросите, к чему я сейчас это вспомнила? Данная картина может послужить иллюстрацией того, как я провела большую часть своей жизни. Я заперлась от окружающего мира в своем кабинете, где компанию мне составляли лишь герои, созданные моей фантазией. На протяжении почти шестидесяти лет я безнаказанно подслушивала разговоры этих несуществующих людей. Я бесстыдно заглядывала в их души, в их спальни и ватерклозеты. Я следила за каждым движением их перьев, когда они писали любовные письма и завещания. Я наблюдала за влюбленными в минуты, когда они занимались любовью, за убийцами в момент совершения убийства, за детьми во время их тайных игр. Передо мной распахивались двери тюрем и борделей; парусные суда и караваны верблюдов перевозили меня через моря и пустыни; по моей прихоти сменялись века и континенты. Я лицезрела душевное ничтожество великих мира сего и благородство сирых и убогих. Я так низко склонялась над постелями спящих, что они могли почувствовать мое дыхание на своих лицах. Я видела их сны.

Мой кабинет был заполнен персонажами, ждущими, когда я о них напишу. Все эти воображаемые люди стремились войти в жизнь, они настойчиво дергали меня за рукав и кричали: «Я следующий! Теперь моя очередь!» Мне приходилось делать выбор. И когда он был сделан, остальные затихали на десяток месяцев или на год, пока я не заканчивала очередную историю, а потом вновь поднималась та же кутерьма.

И всякий раз на протяжении этих лет, когда я отрывала взгляд от страницы, дописав историю, или задумавшись над сценой смерти, или просто подбирая нужное слово, я видела позади этой толпы одно и то же лицо. Хорошо знакомое лицо. Белая кожа, рыжеватые волосы, ярко-зеленые глаза, пристально глядящие на меня. Я прекрасно знала, кто это, но тем не менее всегда удивленно вздрагивала, ее увидев. Ей удавалось застать меня врасплох. Порой она открывала рот и пыталась что-то мне сказать, но она была слишком далека, и за все эти годы я ни разу не услышала ее голос. Сама же я спешила отвлечься на что-нибудь другое с таким видом, будто не заметила ее вовсе. Хотя не думаю, что мне удавалось обмануть ее этой уловкой.

Людей удивляет моя работоспособность. Все дело в этой девчонке. Я вынуждена была начинать новую книгу уже через пять минут после окончания предыдущей только потому, что боялась оторвать взгляд от письменного стола, ибо тогда наверняка встретилась бы глазами с ней.

Проходили годы; росло число моих книг на магазинных полках, и соответственно сокращалось число персонажей, населявших мой рабочий кабинет. С каждой новой книгой хор голосов в моей голове звучал все тише. Воображаемые люди, домогавшиеся моего внимания, исчезали один за другим, а позади этой редевшей группы, с каждой книгой придвигаясь все ближе, неизменно была она. Зеленоглазая девчонка. Она ждала.

И вот настал день, когда я закончила рукопись моей последней книги. Я написала заключительную фразу и поставила точку. Я знала, что будет дальше. Перо выскользнуло из моей руки, глаза закрылись.

«Ну вот и все, – услышала я ее (или свой собственный?) голос. – Теперь мы остались вдвоем».

Я попыталась с ней спорить.

«Эта история у меня не выйдет, – говорила я. – Она случилась так давно, я тогда была еще ребенком. Я все забыла».

Но мои отговорки не подействовали.

«Зато я ничего не забыла, – сказала она. – Вспомни, как…»

Бесполезно противиться неизбежному. Я вспомнила все.