***

– Жаль, что ты не нашла времени хоть на пару часов заглянуть домой, – вечером того же дня сказал мне в магазине отец.

– Но ведь сейчас я дома! – ответила я, изображая недоумение, хотя прекрасно поняла, что речь идет о моей матери.

Говоря по правде, я с трудом выносила неестественно оживленную, стерилизованную атмосферу ее жилища. Я привыкла обитать в тени и подружилась со своей печалью, но в этом доме моя печаль не приветствовалась. Мама, возможно, смогла бы полюбить общительную и веселую дочь, чья жизнерадостность помогла бы ей бороться с собственными страхами. А моя молчаливость ее только пугала, и я, зная это, старалась как можно реже с ней видеться.

– Я очень спешу, – объяснила я отцу. – Мисс Винтер хочет поскорее закончить эту работу. И потом, до Рождества остается всего несколько недель. Я вернусь к тому времени.

– Да, – сказал он, – скоро Рождество.

Отец выглядел грустным и встревоженным. Я знала причину этого и сожалела, что ничем не могу здесь помочь.

– Я прихвачу с собой несколько книг. Их список оставлю на картотеке.

– Конечно. Нет проблем.

***

Среди ночи я пробуждаюсь с ощущением, будто край моей постели проседает под чьей-то тяжестью. Сквозь одеяло я чувствую, как мне в бок упирается нечто похожее на человеческий локоть.

Это она! Наконец-то она пришла!

Мне остается только открыть глаза и ее увидеть. Но тут меня парализует страх. Какой она окажется? Вроде меня – высокой, тонкой и темноглазой? Или (этого я и боюсь) она пришла ко мне прямиком из могилы? Что это за жуткое существо, соединения – или воссоединения – с которым я так жду и страшусь?

Понемногу страх рассеивается.

Я просыпаюсь уже в реальности.

Нажим на мое одеяло исчез вместе с ночным кошмаром. Я не знаю, радоваться этому или огорчаться.

Встав и одевшись, я быстро собираюсь и в предрассветных сумерках спешу на вокзал, чтобы успеть к первому поезду, идущему на север.

Развитие сюжета

ПОЯВЛЯЕТСЯ ЭСТЕР

Когда я покидала Йоркшир, ноябрь был еще в полной силе, но возвращалась я уже на его спаде. Дело шло к декабрю.

Для меня декабрь ассоциируется с частыми головными болями и окончательной утратой и без того неважного аппетита. Декабрь не дает мне спокойно наслаждаться чтением. Он пробуждает меня среди ночи во влажной промозглой темноте. Мои внутренние часы включаются первого декабря, отмеряя минуты, часы и дни, в числе которых есть один особый – годовщина сотворения и затем разрушения моей жизни: мой день рождения. Я не люблю декабрь.

В этом году мои дурные предчувствия усугублялись дурной погодой. Тяжелое низкое небо нависало над землей, превращая день в бесконечные вечерние сумерки. По прибытии я застала Джудит снующей по дому и собирающей все обычно неиспользуемые торшеры и настольные лампы, чтобы разместить их в библиотеке, гостиной и в комнатах, отведенных для меня. В ход шло все, что могло изгнать унылый сумрак из углов, из-под стульев, из складок портьер и занавесок.

Мисс Винтер не задавала вопросов по поводу моего отсутствия; она также ничего не сказала мне о своем самочувствии, но признаки его ухудшения даже за столь короткий период были видны невооруженным глазом. Кашемировая шаль висела на ее истончившемся теле, как на вешалке, а изумруды и рубины на ее пальцах казались увеличенными за счет исхудавших рук. Белая линия посреди ее пробора заметно расширилась; седина ползла вверх по каждому волоску, сводя его резкий медно-красный цвет к бледному оттенку оранжевого. Но, несмотря на физическую слабость, мисс Винтер была полна той особой душевной энергии, которая не желает считаться с болезнями и возрастом. Войдя в библиотеку, я еще не успела занять свое место и раскрыть блокнот, как она продолжила с того самого момента, на котором в прошлый раз прервала историю, словно та успела заполнить ее до краев и неудержимо рвалась наружу.

***

После того как Изабеллу поместили в сумасшедший дом, местные жители начали поговаривать, что, мол, негоже оставлять ее дочерей совсем без присмотру. Им тогда было только тринадцать лет, и они явно нуждались в благотворном женском влиянии. Может, стоило пометить их в какую-нибудь школу-интернат? Но какая школа согласится принять подобных воспитанниц? Этот вариант признали негодным, и тогда решено было пригласить в Анджелфилд гувернантку.

Вскоре нашлась подходящая кандидатура. Звали ее Эстер. Эстер Барроу. Имя не слишком красивое, так ведь и сама она не была чудом красоты.

Все это устроил доктор Модели. Чарли, замкнувшийся в своем горе, едва ли осознавал, что творится вокруг него, а мнение Джона-копуна и Миссиз, простых слуг, никто не собирался принимать в расчет. Доктор обратился к мистеру Ломаксу, адвокату семьи Анджелфилд, и эти двое при содействии управляющего банком предприняли необходимые шаги в нужном направлении. Вопрос был решен.

На нашу долю досталось лишь беспомощное, пассивное ожидание, которое каждый переносил по-своему. Миссиз испытывала смешанные чувства. Она с инстинктивным подозрением относилась к незнакомой женщине, которая вот-вот должна была вторгнуться в ее епархию, и страшилась увольнения за непригодность, каковая была очевидна и ей самой. В то же время она надеялась, что новая прислуга сумеет хотя бы отчасти дисциплинировать девочек и восстановить порядок в этом доме, где давно уже и думать забыли о таких вещах, как воспитанность и здравомыслие. Миссиз так стосковалась по налаженному домашнему быту, что накануне приезда гувернантки даже начала повышать голос и отдавать распоряжения, на которые мы, разумеется, не обращали никакого внимания.

Джон-копун был не столь противоречив в своих чувствах; говоря проще, он был настроен враждебно. Он угрюмо молчал, не реагируя на многословные рассуждения Миссиз о возможных переменах в усадьбе, и явно не разделял ее осторожного оптимизма по этому поводу. «Если она окажется подходящим человеком…» – говорила Миссиз или: «Кто знает, может, оно и к лучшему…». Но Джон смотрел в окно кухни и не поддерживал разговор. На предложение доктора встретить гувернантку на станции и привезти ее в усадьбу он ответил откровенной грубостью: «Мне недосуг таскаться через все графство из-за каких-то треклятых мамзелей», так что доктору поневоле пришлось взять это дело на себя. После трагической истории с фигурным садиком Джон стал уже не тот, что прежде, а в свете грядущих перемен он окончательно ушел в себя, часами просиживая в одиночестве и предаваясь мрачным раздумьям. Его пугало появление новой пары глаз в этом доме, где годами никто ни за кем не приглядывал. В этой связи Джон-копун предвидел большие проблемы.

Все мы в той или иной степени испытывали страх. Все, за исключением Чарли. И когда этот день настал, один лишь Чарли остался верен себе. Он окопался в дальних комнатах, не появляясь на людях и только изредка напоминая о факте своего существования потрясавшим весь дом стуком и грохотом. Мы настолько привыкли к этим звукам, что давно уже перестали их замечать. В своей тоске по Изабелле Чарли утратил всякое представление о реальности, и прибытие гувернантки прошло для него незамеченным.

В то утро мы убивали время в одной из комнат на втором этаже. Ее можно было бы назвать спальней, если бы кровать не затерялась где-то под грудой хлама, накопившегося здесь за долгие годы. Эммелина ногтями выковыривала серебряные нити из вышивки на портьере. Справившись с очередной нитью, она прятала ее в карман, чтобы позднее добавить к тайному складу всяких блескучих безделок под своей кроватью. От этого сосредоточенного занятия ее отвлекли посторонние звуки. Кто-то приближался к дому. Вряд ли она сообразила, что это может означать, но звуки ее обеспокоили, ибо она, как и все мы, была отравлена чувством тревожного ожидания, распространившимся по усадьбе.